Домовёнок Кузька
17 января, 2020
Однажды Кузька знакомится с девочкой Наташей и рассказывает ей свою необыкновенную историю.
КУЗЬКА В НОВОМ ДОМЕ
ПОД ВЕНИКОМ КТО-ТО БЫЛ
Девочка взяла веник, да так и села на пол, до того испугалась. Под веником кто-то был! Небольшой, лохматый, в красной рубахе, блестит глазами и молчит. Девочка тоже молчит и думает: «Может, это ёжик? А почему он одет и обут, как мальчик? Может, ёжик игрушечный? Завели его ключом и ушли. Но ведь заводные игрушки не умеют кашлять и так громко чихать».
— Будьте здоровы! — вежливо сказала девочка.
— Ага, — басом ответили из-под веника. — Ладно. А-апчхи!
Девочка так испугалась, что все мысли сразу выскочили у неё из головы, ни одной не осталось. Звали девочку Наташей. Только что вместе с папой и мамой они переехали на новую квартиру. Взрослые укатили на грузовике за оставшимися вещами, а Наташа занялась уборкой. Веник отыскался не сразу. Он был за шкафами, стульями, чемоданами, в самом дальнем углу самой дальней комнаты.
И вот сидит Наташа на полу. В комнате тихо-тихо. Только веник шуршит, когда под ним возятся, кашляют и чихают.
— Знаешь что? — вдруг сказали из-под веника. — Я тебя боюсь.
— И я вас, — шёпотом ответила Наташа.
— Я боюсь гораздо больше. Знаешь что? Ты отойди куда-нибудь подальше, а я пока убегу и спрячусь.
Наташа давно бы сама убежала и спряталась, да у неё от страха руки и ноги перестали шевелиться.
— Знаешь что? — немного погодя спросили из-под веника. — А может, ты меня не тронешь?
— Нет, — сказала Наташа.
— Не поколотишь? Не жваркнешь?
— А что такое «жваркнешь»? — спросила девочка.
— Ну, наподдашь, отлупишь, отдубасишь, выдерешь —
всё равно больно, — сообщили из-под веника.
Наташа сказала, что никогда не... Ну, в общем, никогда не стукнет и не поколотит.
— И за уши не оттаскаешь? А то я не люблю, когда меня за уши дёргают или за волосы.
Девочка объяснила, что тоже этого не любит и что волосы и уши растут совсем не для того, чтобы за них дёргать.
— Так-то оно так... — помолчав, вздохнуло лохматое существо. — Да, видно, не все про это знают... — И спросило: — Дряпать тоже не будешь?
— А что такое «дряпать»?
Незнакомец засмеялся, запрыгал, веник заходил ходуном. Наташа кое-как разобрала сквозь шуршание и смех, что «дряпать» и «царапать» — примерно одно и то же, и твёрдо пообещала не царапаться, ведь она — человек, а не кошка. Прутья у веника раздвинулись, на девочку посмотрели блестящие чёрные глаза, и она услышала:
— Может, и свориться не будешь?
Что такое «свориться», Наташа опять не знала. Вот уж лохматик обрадовался: заплясал, запрыгал, руки-ноги болтались и высовывались из-за веника во все стороны.
— Ах, беда, беда, огорчение! Что ни скажешь — не по разуму, что ни молвишь — всё попусту, что ни спросишь — всё без толку!
Незнакомец вывалился из-за веника на пол, лаптями в воздухе машет:
— Охти мне, батюшки! Охти мне, матушки! Вот тетёха, недотёпа, невразумиха непонятливая! И в кого такая уродилась? Ну, да ладно! А я-то на что? Ум хорошо, а два лучше того!
Тут Наташа потихоньку стала смеяться. Уж очень потешный оказался человечек. В красной рубахе с поясом, на ногах лапти, нос курносый, а рот до ушей, особенно когда смеётся.
Лохматик заметил, что его разглядывают, убежал за веник и оттуда объяснил:
— «Свориться» — значит «ссориться, ругаться, позорить, измываться, дразниться», — всё едино обидно.
И Наташа поскорее сказала, что ни разу, никогда, нипочём его не обидит. Услышав это, лохматик выглянул из-за веника и решительно произнёс:
— Знаешь что? Тогда я совсем тебя не боюсь. Я ведь храбрый!
БАНЬКА
— Ты кто? — спросила девочка.
— Кузька, — ответил незнакомец.
— Это тебя звать Кузька. А кто ты?
— Сказки знаешь? Так вот. Сперва до бра молодца в баньке попарь, накорми, напои, а потом и спрашивай.
— Нет у нас баньки, — огорчённо сказала девочка. Кузька презрительно фыркнул, расстался наконец с веником и побежал, держась на всякий случай подальше от девочки, добежал до ванной комнаты и обернулся:
— Не хозяин, кто своего хозяйства не знает!
— Так ведь это ванна, а не банька, — уточнила Наташа.
— Что в лоб, что по лбу! — отозвался Кузька.
— Чего-чего? — не поняла девочка.
— Что об печь головой, что головою об печь, — всё равно, всё едино! — крикнул Кузька и скрылся за дверью ванной комнаты. А чуть погодя оттуда послышался обиженный вопль: — Ну, что же ты меня не паришь?
Девочка вошла в ванную. Кузька прыгал под раковиной умывальника. В ванну он лезть не захотел, сказал, что слишком велика, водяному впору. Наташа купала его прямо в раковине под краном с горячей водой. Такой горячей, что руки едва терпели, а Кузька знай себе покрикивал:
— А ну, горячей, хозяюшка! Наддай парку! Попарим
молодые косточки!
Раздеваться он не стал.
— Или мне делать нечего? — рассуждал он, кувыркаясь и прыгая в раковине так, что брызги летели к самому потолку. — Снимай кафтан, надевай кафтан, а на нём пуговиц столько, и все застёгнуты. Снимай рубаху, надевай рубаху, а на ней завязки, и все завязаны. Этак всю жизнь раздевайся — одевайся, расстёгивайся — застёгивайся. У меня поважнее дела есть. А так сразу и сам отмоюсь, и одёжа отстирается. Наташа уговорила Кузьку хоть лапти снять и вымыла их мылом чисто-начисто. Кузька, сидя в раковине, наблюдал, что из этого
выйдет. Отмытые лапти оказались очень красивыми —
жёлтые, блестящие, совсем как новые.
Лохматик восхитился и сунул под кран голову.
— Пожалуйста, закрой глаза покрепче, — попросила Наташа. — А то мыло тебя укусит.
— Пусть попробует! — проворчал Кузька и открыл глаза как можно шире.
Тут он заорал истошным голосом и напробовался мыла.
Наташа долго споласкивала его чистой водой, утешала и успокаивала. Зато отмытые Кузькины волосы сверкали как золото.
— Ну-ка, — сказала девочка, — полюбуйся на себя! — И протёрла зеркало, висевшее над раковиной.
Кузька полюбовался, утешился, одёрнул мокрую рубаху, поиграл кистями на мокром поясе, подбоченился и важно заявил:
— Ну что я за добрый мо`лодец! Чудо! Загляденье, да и только! Настоящий молоде`ц!
— Кто же ты, мо`лодец или молоде`ц? — не поняла Наташа.
Мокрый Кузька очень серьёзно объяснил девочке, что он сразу и добрый мо`лодец, и настоящий молоде`ц.
— Значит, ты добрый? — обрадовалась девочка.
— Очень добрый, — заявил Кузька. — Среди нас всякие бывают: и злые, и жадные. А я добрый, все говорят.
— Кто все? Кто говорит?
В ответ Кузька начал загибать пальцы:
— В баньке я пареный? Пареный. Поеный? Поеный. Воды досыта нахлебался. Кормленый? Нет. Так что ж ты меня спрашиваешь? Ты молоде`ц, и я молоде`ц, возьмём по ковриге за конец!
— Что-что? — переспросила девочка.
— Опять не понимаешь, — вздохнул Кузька. — Ну, ясно: сытый голодного не разумеет. Я, например, ужасно голодный. А ты? Наташа без лишних разговоров завернула добра мо`лодца в полотенце и понесла на кухню.
По дороге Кузька шепнул ей на ухо:
— Я таки наподдал ему как следует, этому мылу твоему. Как жваркну его, как дряпну — больше не будет свориться.
